Умный форум

ПОДАРОК ЦЕНОЮ В ЖИЗНЬ

Эльзу я не видела очень давно. Раньше мы жили на одной улице в армянском селе, что спряталось в горах Абхазии. “Спряталось» – это не образное выражение. Действительно, предки нынешних жителей бежали в горы от турецкого истребления в конце позапрошлого (теперь уже) века. Вот только спрятаться от житейских невзгод с переменой мест удается не всегда. Молодежь стала уезжать из села еще в доперестроечные времена. А потом война рассеяла по свету еще половину жителей.

Раньше один раз в год сельчане, осевшие в Сочи, встречались вместе с семьями где-нибудь на лужайке у реки, чтобы вспомнить свою прежнюю жизнь на родине. Это было веселое застолье, где звучали неиссякаемые тосты вперемежку с воспоминаниями о хороших людях и преданиях отцов. Взрослые наслаждались общением, а дети получали своеобразный урок истории. Но уже много лет как эти встречи прервались.

Теперь земляки встречаются только на свадьбах да на похоронах, которых стало заметно больше: старики уходят, и молодых смерть не щадит. Поэтому я обрадовалась, увидев знакомое лицо в автобусе. Эльза за эти годы изменилась, но была такой же добродушной и веселой. В руках она держала сверток, в котором без труда можно было узнать подарок. «Вот, еду в гости к родственникам, - сказала она и почему-то шепотом добавила: ребенок родился у племянницы». Обычное дело, но что за таинственность такая, подумалось мне. Словно прочитав мои мысли, Эльза рассказала эту историю.

Нунэ и Габриэл поженились лет десять назад. Ничем непримечательна была эта молодая семья - жили, как все, работали. Только одного им не хватало – детей. Это был очень болезненный вопрос, который с годами вырос в семейную драму. Всегда спокойная, уравновешенная, Нунэ со слезами уходила в другую комнату, когда кто-то из гостей беспечно спрашивал, когда же они обзаведутся потомством. Габриэл молча опускал голову, и только по крепко сжатым рукам можно было понять, как ему тяжело.

Никто не подозревал, как много они положили средств и усилий, чтобы найти причину бесплодия. Но ответ врачей был на редкость единодушен: патологии не выявлено. Сердобольные друзья и родственники давали самые невероятные советы - от снятия порчи до искусственного оплодотворения. Но Габриэл – человек трезвомыслящий, в темные силы не верил, а к хваленым методам репродукции человека относился категорически отрицательно. У него на этот счет была своя логика. Годы хождений по медицинским учреждениям не прошли даром. Он был «грамотным» в этих вопросах и имел свое суждение. И дело было совсем не в деньгах, которые нужно было потратить на эту процедуру…

В конце концов можно же ребенка усыновить. Вон сколько их, брошенных, никому не нужных! Да, конечно, они думали об этом, но нужно было внутренне созреть для такого решения. К тому же надежда на чудо еще не угасла, еще тлела у Нунэ слабая искорка сердечного предчувствия…

Прошло девять лет. Однажды в день рождения дочери приехали из деревни родители. То, что произошло дальше, Нунэ плохо помнит, поэтому рассказывает об этом в основном Габриэл. Мать подошла к дочери и по-деловому сухо сказала: «Это мой подарок на твое тридцатилетие», и решительно вложила в ее руки крохотного грудного ребенка. Ничего не понимая, Нунэ ребенка приняла… и потеряла сознание. Ее едва успели подхватить.

Мы с Эльзой сидели, наклонясь друг к другу, и она все так же шепотом рассказывала мне эту невероятную историю, а я украдкой вытирала слезы, потому что нельзя было это слушать без слез. Потом Эльза развернула сверток и стала показывать детское приданое, которое она купила для малышки, - кружевные голубенькие чепчики, синее одеяльце. «Девочке лучше бы розовое», - сказала я между прочим. «Вот я старая, - стукнув себя по голове, - воскликнула женщина - самое главное-то не сказала. Мальчик же родился!» И, увидев мое недоумение, засмеялась.

Сказать, что Нунэ и Габриэл приняли ребенка, значит, не сказать ничего. Они просто прилепились к этой маленькой, еще безымянной девочке, чье рождение было такой обузой для той, которая ее родила, - она не захотела даже увидеть ее. Конечно, предстояли еще сложные формальности по удочерению, но это было уже не самое главное. Главное лежало в колыбели, сопя носиком и улыбаясь во сне ангелам, которые ее принесли в этот дом.

А через некоторое время Нунэ почувствовала, что с ней творится что-то неладное. Думала, может, это от переутомления: ребенок по ночам плохо спал и требовал новых, непривычных забот. Пошла ко врачу, а та от удивления всплеснула руками: «Да вы беременны, милочка!» и стала расспрашивать, что да как. Может, какое-то эффективное лечение помогло? А когда Нунэ рассказала о случившемся с ними счастье, доктор задумчиво заметила: «Стресс, вероятно. А вообще – пути Господни неисповедимы».

«Мальчик родился, Мхитар, - повторила Эльза, - еду поздравить. Радость какая, а кто бы мог подумать!» Сын родился через девять месяцев после того, как в доме Габриэла и Нунэ появилась маленькая Аревик. Вот судьба-то! «Доброжелатели» судачили: подождали бы еще немного - и не надо было брать приемыша. А теперь как же - родной ребенок и чужой? Все же своего больше жалко. Нунэ, обычно такая тихая и безропотная, услышав однажды такое, гневно отрезала: «Они оба мои дети, мои. И дочку я еще больше буду любить и лелеять. Через нее мне Бог послал ребенка!»

Эльза вышла на следующей остановке, махнув на прощанье своим подарком, так как другая рука была занята еще более увесистой сумкой с дарами Абхазии. А я еще долго размышляла над случившимся. Много лет живу среди армянского народа, а удивляться не перестаю - такая жертвенность, такая преданность своей семье . И еще одно: я не встречала беспризорных армянских детей. Может, просто не приходилось. А может, отношение армян к своим детям как драгоценному дару небес, воспитанное веками, сохраняет этот немногочисленный удивительный народ.

Вспомнился похожий случай у моей армянской родни. У одной из сестер было пятеро детей, а другой не удалось родить ни одного. Что такое бездетная женщина? Это – трагедия чаще всего. Ведь в таком случае теряется смысл и предназначение ее жизни. Вот и решили в многодетной семье одну из дочерей, Асю, отдать сестре. Есть такой обычай в армянском народе. Уже много лет спустя, когда родителей родных и приемных не было в живых, Ася говорила мне, что у нее было счастливое детство и она благодарна своей тете, которая вырастила ее как родную дочь. Но все же была какая-то обида на родителей, которые так распорядились ее судьбой.

Как сложится судьба Аревик? Впрочем, она скорее всего не узнает о своей тайне. Да и не надо. Думаю, что читатель догадался: все имена в этой статье вымышленные по известным соображениям. А пока для счастливых родителей светит Аревик-Солнце, которая, как они верят, принесла им Мхитара, что по-армянски значит Утешитель.

БАБУШКИНО НАСЛЕДСТВО

Ночью в нашем доме случился пожар. Сосед уснул с непогашенной сигаретой. Разбудила его дико орущая кошка, которая в ужасе царапала ему спину. С хмельной головы, тот сразу не сообразил, куда бежать. Маленькая комнатка уже наполнилась едким, густым дымом. Первая дверь, которую он нашел, вела на балкон. Нас, мирно спящих за стеной, разбудил звон разбитого стекла и его истошный крик «помогите!»

«Малосемейка», в которой мы жили, будто специально была построена для таких бедствий. Длинный общий коридор мгновенно превратился в гигантскую вытяжную трубу, в которой огонь бушевал, не смотря на наши жалкие попытки залить его из ведер и тазиков. Когда приехали пожарные, комната соседей уже выгорела дотла. Слава Богу, никто не пострадал. Очумелого погорельца, висящего на бельевых веревках, с пятого этажа сняли соседи снизу. Мы же, измученные и перепачканные сажей, возвращались в свои жилища, зная, что ничего хорошего нас там не ждет.

Но вещи оказались в целости, только сильно закоптились. Особенно жаль стало книг – это была, пожалуй, наша единственная ценность. Да еще – икона. Написанная на большом металлическом листе, она большой ценности не представляла, не смотря на каллиграфическую цифирь в уголке «1902» и витиеватую подпись художника: Шаповаловъ. Икона досталась мне по наследству от бабушки, и для моих домочадцев была не более чем библейской иллюстрацией.

Стена, на которой висела икона, раскалилась от огня и еще не остыла. Я притронулась к потемневшему лику – он был по-человечески теплым… Из-под моей ладони просияло лицо новорожденной девочки Марии. Чистой тряпицей я протерла шероховатую поверхность. В черной комнате появилось единственное светлое пятно – как окно в иной мир. И мне показалось вдруг, что с той стороны, со стороны иконы, наш мир кажется таким же неприглядным и обветшалым – от долгого и небрежного употребления, как эти почерневшие стены.

Весь день прошел в изнурительном отмывании жилища. На помощь набежали люди добрые, которые, как ни странно, умножаются в дни горя-злосчастья. Глядя на пожарище, они удивлялись, как это мы остались целы и невредимы, авторитетно заявляю, что здесь не обошлось Божье помощи. Только к глубокой ночи добралась я до постели, но от усталости и напряжения все болело, и уснуть не удавалось. Перед глазами стоял кошмар прошедшей ночи: дети, бегущие сквозь огонь, хруст стекла под босыми ногами, отчаянные крики. Вспомнилось, когда, вытолкнув вперед детей, закутанных в одеяла, я рванулась через огонь, странное чувство вмиг охватило меня и потом не оставляло весь день. А что если вот, сейчас, в это мгновение, окажешься перед Богом? Только ты и – Господь? Безо всех, безо всего, что окружало тебя в этом мире? Наедине…
Свет уличного фонаря выхватил из темноты иконописные лица, застывшие в мирных заботах о новорожденной. В памяти всплыли слова молитвы, которую моя бабушка произносила ежедневно, ложась спать и охая от ломоты в натруженных суставах. В темноте мне не видно было, становилась ли она на колени перед своими венчальными образами или нет. Только слышались плавные и непонятные мне слова: «Матерь Божия, Царица Небесная, молись о нас, грешных» Под эту тихую молитву я засыпала. И многие годы спустя часто ловила себя на том, что мысленно повторяю эту молитву в трудные минуты жизни.

Вечерами бабушка рассказывала о своей далекой молодости. Как гостила у брата в Крыму и видела там с царя с царицей. Как не хотела выходить замуж без венчания. И дед, который тогда, в двадцатом году, был горячим приверженцем непонятной ей революции, и носил на ремне, как она выражалась «ливольвер», поступился своими идейными принципами и согласился венчаться, за что чуть не поплатился головой. В светлице висели как раз те две венчальные иконы, которыми их благословляли в церкви – простенькие, каких в те времена было много, в окладе из фольги и восковыми цветочками, нарисованные местными богомазами.

Бабушка дорожила ими, как святыней, которая хранила память о погибшем на фронт муже и коротком бабьем счастье. Она так больше и не вышла замуж во второй раз, хотя претендентов на ее руку не убывало до самых преклонных лет. Помню, как соседка кричала бабушке через калитку: «Ефросинья, тут мужичок жену себе спрашивает! Как ты?» Бабушка спрятала седую прядь, выбившуюся из-под платка, и с достоинством сказала: «На улицу только корову спрашивают».

Я любила наши доверительные вечерние беседы, неторопливую мягкую бабушкину речь, изредка прерывавшуюся набежавшей слезой или грустным пением. Они были мне вместо сказки перед сном и уносили в далекие годы ее молодости, казавшиеся мне такими романтичными... Хотя бабушка никогда не произносила слово любовь, но все было в ее рассказах, конечно же, о ней, о любви.

Но время брало надо мной власть. Однажды вдохновленная школьным атеистическим воспитанием, я пришла домой и с порога накинулась на бедную мою старушку за ее беспросветную «темноту»: «Дед коммунистом был, а кланяешься пережиткам прошлого. Вот возьму и выколю глаза твоим иконам!» Бабушка, хоть и крутого нрава была, ничего не ответила, только легкая тень пробежала по ее лицу. Через некоторое время образа исчезли из-под рушников в «красном углу». Я, маленькое, жестокое создание, чувствовала себя победительницей.

С тех пор иконы лежали в укромном месте. Мы никогда больше не говорили о них. А когда из-за границы приехала родственница, которая считалась пропавшей еще в годы войны, бабушка отдала иконы ей.

Немного повзрослев и немного повидав, я стала задумываться о вере, о вечности… Бывают дни, когда только и взываешь: «Господи! – и ищешь глаза, которым можно доверить, вылакать свою боль. «Да почему же она их отдала?!» - в сердцах мысленно воскликнула я однажды. И тут осеклась из-за тебя, милая, боялась кощунства твоего».

… Спустя некоторое время в нашем доме появилась другая икона – рождества пресвятой Богородицы. Бабушка нашла ее в заброшенном доме. Его владельцы умерли, землю забрал колхоз, домашнюю утварь увезли дальние родственники. Икона же осталась сиротливо висеть в пустой хате.

После смерти бабушки икона оказалась у меня. Из всего нехитрого бабушкиного наследства мне почему-то захотелось взять только ее – как память о моей терпеливой воспитательнице, верной подруге моих детских лет. А, зайдя однажды в церковь, я увидела там точно такую же икону, вынесенную по случаю праздника Рождества Матери Божией. Теплое чувство наполнило сердце, словно увидела своих родных после долгой разлуки. Глядя на безмолвную Свидетельницу моих ежедневных сует, я остро почувствовала вину за свое бессердечие, за боль, которую принесла дорогому человек, глумясь, пусть даже по-детски, над тайной ее веры.

Икона стала моим покаянием, моей епитимией, наложенной чьей-то невидимой рукой для исцеления моей души…

Воспоминания – жанр не очень популярный сегодня. Мы забываем не только прошлое, но и настоящее, опутанное проблемами и нуждами повседневности. Нам так хочется поскорее дожить до завтрашнего дня. Завтра еще нет и, значит, нет никаких проблем, а только надежда, что оно будет светлым. Молчаливо отрекаясь от своего нелюбимого прошлого, где через край ошибок, страстей и неудач, мы словно выбрасываем старые фотографии из семейного альбома. И не замечаем, как теряем что-то очень важное, драгоценное, без чего нашей человечности становится меньше.